Цитата: Изящные искусства
II. Изящные искусства.
Отрывок из сочинения о танцах (преимущественно в Польше) Казимира Бродзинского.
Как польской (polonnaise) может быть назван сановитым воинским танцем, так Французский менует — танцем утонченного двора и образованного общества. Он не выражает никаких чувств; ему несвойственны ни чистосердечная веселость, ни простодушие. Танец сей можно назвать изображением высокого тона Парижских обществ во время Людовика XIV. Прелести (graces) оного условные и принужденные; каждое движение строго исчислено; все в нем показывает этикет, желание выказаться и изученную важность. Если вкус века и народа оказывается равно во всех произведениях Искусств, то сей народный танец Французов можно смело применить к их Трагедии. Польской, также как и менует, есть танец особ почетных; но он свободнее и имеет менее театральности. Достойно замечания, что Французы — народ столь живого и непостоянного характера — приняли в Драматической Поэзии, подобно как в помянутом танце, стеснительнейшие формы, и в обоих случаях, вместо простого величия, наблюдают важность натянутую. Удивительнее еще, что с живым умом и тонким вкусом они ввели в то время и одежду не менее странно-важную, каковы мужские парики, соответствующие их вкусу в Поэзии и Искусствах. Таковому наряду был приличен менует, который не заметен в танцах нынешней молодежи, а в детях нравится как противоположность важности с ребячеством.
Немцы, во многом отличающиеся от Французов, чрезвычайно различествуют с ними в своем народном танце. Как живой Француз подчинил себя в Искусствах строгости формы, так, напротив, Немец, от природы сговорчивый, допускает и в поэзии, и в танцах более свободы. Как Французы вальс называют непристойным или нескромным, так Немцы любят находить в танцах и Поэзии Французской холодную изысканность. По моему мнению, прекрасно то владычество Искусства, посредством которого народ живейший полагает восторгу своему некоторые пределы, и напротив, народ степенный позволяет себе свободнейшее изъявление чувствований.
Если знаешь народный характер Немцев, то нельзя полагать, чтобы вальс их был нескромным: он может иметь сие свойство только для народа развращенной нравственности. По моему мнению, танец сей скорее может назваться свободным влечением чувств и воображения, свойственным вкусу народа, любящего метафизические восторги. Круг вальсирующих, кажется, изображает обращение планет, попарно текущих. Па, кружась, представляют квадраты, кресты и треугольники. Это образ быстрых, вечнотекущих сфер. Вальс есть танец умственного энтузиазма, который два существа уносят выше всего земного. Легко обращающиеся лица, быстро сменяющиеся пары, которые как видения исчезают и являются снова, все это заключает в себе какую-то таинственность и неизъяснимо привлекательно для юношества.
Польской есть один из танцев, пристойных мужественному веку: он не унизителен для достоинства всякого состояния, и потому приличен Монархам, воинам и даже старцам: это единственный танец, пристойный рыцарскому одеянию. Он не выражает никакого чувства страсти, но кажется торжественным военным маршем, и для того ознаменован важностью. Быть может, что это единственный танец, который не припоминает, подобно другим, ни исступления еще сурового, ни учтивости женоподобного от образованности народа. Кроме сего общего характера, он имеет еще и собственный отпечаток нравов и обычаев народных: устройство его напоминает об Аристократической Республике, имеющей зародыш анархии, которая проистекала более от формы правления, нежели от характера народа.
В древние времена польской был танцем совершенно церемониальным. Король, вместе со знатнейшею особою мужеского пола, вел за собой ряд пар, составленных из одних только мужчин, и тогда танец, при военной одежде, был совершенно торжественным маршем. Если дама была главной особою празднества, то начинала Польской в паре с дамою же, за ними следовали также одни дамы, доколе первенствующая не подавала руки одному из окружающих мужчин: сему примеру следовали уже все прочие.
Обыкновенный польской начинается всегда знатнейшею особою в обществе, которая, по желанию, может вести за собой целый ряд пар или распустить его, прекратив танец. Это называется рей водить. Выражение рей есть синоним речения: вождь, владетель и очень близко к слову rex. Танцевать впереди называлось также маршалковать, по соответственности с преимуществами Маршалов на Сеймах. В сем случае припоминает сей танец общее движение (pospolite ruszenie), а еще более народный Сейм. Кроме выгод, предоставленных первенствующим, которые по своей воле могут туда и сюда водить танцующих, польской имеет удивительные преимущества, вмененные в священные права для всякого. Каждый, смелейший из общества, по прихоти, надменности или зависти, может призвать отбитого, и сему призыву должны повиноваться и вождь, и все танцующие. Сие преимущество получило свое начало во времена позднейшие, и соответствует несчастному не позволю (veto). В сем случае или вождь ведет за собой новое сторонничество, или только прежний становится во вторую пару, второй в третью и т. д., так, что в сей перемене терпит только последний, ежели не имеет смелости получить вновь права стать впереди. Когда таковые преимущества могут довести танцующих до совершенного безначалия, тогда первенствующий имеет право прекратить танец, как Король или Маршал заседание Сейма. Иначе, по общему согласию, все отступают, оставляя в кругу только одних дам. Тогда они, продолжая танцевать, делают новый выбор между мужчинами, оставляя в стороне недовольных или возмутителей: в таком случае польской соответствует Конфедерационному Сейму.
Танец сей не менее живописует и народный характер. Его музыка более нежели какая-либо другая, допускающая искусство вместе с воинственным напевом, возбуждает сладостные воспоминания о сельской жизни и простоте. Чужестранцы, особенно Итальянцы и Немцы, совершенно изменили характер польских, а еще более способствовали к тому сами Поляки, когда стали сочинять музыку сего танца на темы иностранных опер.
Нынешний польской есть не что иное, как прогулка и отдохновение, не имеющее никакой привлекательности для юношества, и составляющее обязанность этикета для старших.
В старину Поляки танцевали его с удивительным искусством и сановитостью. Идя плавным шагом, без прыжков, танцующий разнообразил свое положение движением сабли, шапки, рукавов и закручиванием уса — сими знаками воина, гражданина и мужа. Кто видел Поляка, танцующего в Польской одежде, тот признается, что танец сей есть торжество людей стройных, умеющих украшать движения свои сановитостью и благородством, а черты лица одушевлять веселостью. В начале танца Поляк, кладя под мышку шапку и кланяясь даме, одной рукой закручивает усы, а другою опирается на саблю: вид сей оказывает мужескую ловкость и какую-то благородную надменность. Ведя даму несколько согнутою рукою в пристойном отдалении, он кажется, исполненный почтения к ней, с внутреннею гордостью представляет ее обществу, управляя ее ходом, не по известным правилам, как то бывает в других танцах, но по собственной воле, он подобится супругу в домашней жизни. Дама, не имея возможности выказывать здесь ни надменной ловкости, ни очаровательных телодвижений, выражает только скромную сановитость; при величественной, пристойной сему танцу одежде, при прекрасном росте и талии, идя плавным шагом впереди безмолвно следующей за нею толпы, она представляет собой идеал какого-то высшего существа.
Как Польский народ один только сохранил пение при танцах, столько веселости им придающее, так рыцарское состояние в Польше имеет единственный в Европе танец, которому разговоры служат поощрением и украшением.
И даже в этом отличаются Поляки, ибо, как народ сеймующий, почитают Словесность за спутницу всякой деятельности. Польской был и есть поприще для разговоров, которые могут родить чувства и влечение одного пола к другому. Силе оных немало способствует музыка, торжественность и самое удаление от свидетелей. Только первая пара, обращая на себя внимание зрителей, и будучи вождем и представителем танцующих, должна сохранять все условия, к танцу и к положению ее относящиеся; остальные, как свободные и послушные доброму правлению подданные, наслаждаясь спокойствием, мирно следуют за предшествующими.
Хронологическое собрание музыки употребительнейших польских, от древнейших до наших времен, было бы важною услугою как для Истории Искусства, так, может быть, для вкуса и обычаев народных. Музыка старинных польских наиболее отличается простотою и воинственностью; в конце XVII и в первой половине XVIII века музыка сих танцев была громкою и пышною; в новейшие же времена оригинальные польские носят на себе отпечаток какого-то уныния.
Краковяк показывает еще народ необразованный, близкий к природе и веселый: танец сей употребителен между простолюдинами. Будучи весьма далек от искусства и утонченности Испанского танца боллеро, он имеет с ним общего то, что соединен с пением, и что в обоих танцующие бьют такт, в первом кастаньетами, а в последнем медными кольцами и каблуками. Впрочем краковяк отнюдь не способен к такому усовершенствованию, как боллеро. В нем более видны энтузиазм и сила, нежели ловкость. Брянчание кольцами, которые у сельских парней десятками висят на поясе, напоминает народ отважный и близкий еще к первобытному состоянию общества. Движения, замашки, наряд и музыка сего народа так оригинальны, что решительно никакое искусство не в состоянии подражать им. Прекрасная, хотя и пестрая, одежда Краковцев и Краковянок особенно прилична сему танцу. Длинные волосы Краковянок, заплетенные в две косы, несутся в воздухе за танцующею, между несколькими десятками разноцветных лент, которые заключают в себе целую историю жизни танцорки, ибо обыкновенно бывают подарками любовников, матерей и крестных, или же суть награды за прилежные работы в поле, и т. п.
Краковяк в форме своей есть упрощенный польской, и в сравнении с ним изображает первобытное состояние общества. Один сильнейший и смелейший водит рей, ему вторят все, поют и пляшут так же. Напоследок танец сей должен почитаться за небольшой балет, представляющий историю всякой любви. Двое, юноша и девица, выходят вперед пред музыкою: первый, в молодецкой одежде, еще неукрощенный в юношеской пылкости, гордится своею красивостью и нарядом; стоя задумавшись, с опущенными глазами, он ищет вдохновения для песни, к чему поощряют его клики стоящих за ним юношей; наконец девушка ободряет его жестами к пению и танцованию. Танцор, окончив один круг, становится опять на то же место и начинает обыкновенно песню, которая может заставить танцорку стыдиться: тогда она от него убегает; парень гонится за нею, показывая свое искусство легкостью прыжков. В третий раз, когда с пойманною девушкой становится на прежнее место, он ам уже от нее убегает; за ним бежит девица, наконец схватывает его за руки, и обнявшись, танцует вместе, доколе конец музыки не положит предела их удовольствию.
Мазурка в первоначальном своем состоянии, в каком ее доселе танцуют между простолюдинами, весьма похожа на краковяк; но так как она употребляется между жителями долин, то и не имеет тех прыжков и живости, какими отличается танец обитателей гор. Проворные Краковцы и горцы отличают оную от краковяка только одним наименованием дробной. От соседства с немцами, а еще более от пребывания их войск, танец сей между народом совершенно утратил свой характер, и превратился в некоторый род неловкого вальса. – Народные пляски в столицах наиболее потеряли свой характер, чему причиною не только значительное число живущих там иностранцев, но и введение в употребление несчастного инструмента шарманки, или органчика. Древние Греки, попечительные о благе Изящных Искусств, не только бы запретили употреблять сие орудие, но и изобретателей оного подвергли бы изгнанию из отечества. Ныне уже редко можно сыскать между пастухами скрипачей. Жид, заведя в корчме шарманку, отнимает у поселян даже и промысел музыки. От того исчезла свобода деревенских плясунов, всякий раз по вдохновению певших новые песни, сопровождаемые игрою на скрипке, и ежечасно более истребляются истинно народные пляски, ибо шарманки играют только песни из Опер и других композиций столицы.
Мазурку, упавшую между простолюдинами, присвоил себе класс высший, и сохранив в ней народность, столько усовершенствовал оную искусством, что она по справедливости может считаться одним из лучших танцев в Европе. Она имеет много сходства с кадрилью Французскою, по мере того, сколько могут Поляки сблизиться с Французами в характере и вкусе. Смотря на оба танца, можно сказать, что Француженка танцует, чтобы нравиться, а Полька нравится, свободно предаваясь в танце всем чувствам девической веселости: ея прелести ближе подходят к Природе, нежели к Искусству. Талия и телодвижения Француженки припоминают в сем случае идеальные произведения Греческого резца; напротив, Полька, по крайней мере для Поляка, напоминает нам изображение пастушки, родившееся в воображении Поэтов; и сколько первая нравится, столько последняя привлекает.
Если нынешние танцы вообще могут назваться торжеством женщин, особенно потому, что одежда мужчин сим пляскам не благоприятствует, то мазурка, кажется, есть единственная пляска, в которой юноша может выказаться прелестнейшим образом, особливо же юноша Польский: его откровенное молодечество служит душою и украшением сему танцу.
Легкий, подобный пастушескому, наряд женщин и народная воинственная одежда мужчин, наиболее удобная для красивого стана, придает сему танцу живописную прелесть в очах зрителя. Стан проворно принимает новые положения, движения непринужденные и какую-то небрежность, что, вместе с веселостью и топаньем, составляет необыкновенную приятность. Энтузиазм и живость придают какую-то прелесть движению головы танцующей, которая то поднимаясь вверх, то упадая на грудь, или тихо склоняясь к плечу, живописует полноту жизни и удовольствия, оттеняемых простотою, легкостью и нежностью.
Смотря на пару, в которой танцорка, опершись на плечо мужчины, несется, предаваясь его руководству, кажется, видим два счастливых существа, улетающих в страны блаженств. Танцорка, в легкой одежде, привлекая взоры маленькою полною ножкою, которая носясь в воздухе, кажется, прикосновением своим издевается над землею, вдруг вырывается из рук своего кавалера, с быстротою молнии несется к другим, и ускользая от взоров зрителя, снова кидается в объятия своего танцора. Она представляется тогда существом привлекательнейшим!
Музыка сего танца также носит отпечаток народности и оригинальности, Обыкновенное соединение в оной меланхолии с веселостью, кажется, имеет основанием и уныние, и шумную радость. Это танец любовников, которых и самая грусть утешительна и достойна зависти. В Польше есть мазурки так же, как и польские, совершенно исторические, с которыми соединено воспоминание о разных народных событиях.
Танец казацкий изображает веселье еще сурового народа. Казаки, редко наслаждаясь мирным счастьем домашней жизни, в походах или набегах своих на границы Турции имели пляску, посредством которой прежде одни мужчины в трудных кочевьях и походах среди диких степей, забавляясь, совершенствовались в силе и ловкости. В нем нет ни одного пиитического положения и даже никакого характера: он только изображает ловкость и силу, и совершенно принадлежит к известным гротескам. Его заунывная музыка вместе с дикою веселостью, изображает народ, который в забаве сей более ищет минутной утехи, нежели изъявления веселых чувствований.
В конце прошедшего века, сей танец, усовершенствованный высшим классом, давал случай даме выказать все свои прелести, а кавалеру ловкость; ныне же его танцуют только дети. Смелость мальчика, и младенческая откровенность девицы придают детям в сем танце необыкновенную прелесть.
Перев. с Польского Д. – Г. – Т — й.
Источник: Сын отечества и северный архив. 1829, №27, стр: 19-34
Цитата относится к: 1829 г.
Дата первой найденной публикации: 1829 г.