Цитата: Провинциальная жизнь.
Барышни побежали с радостными восклицаниями переодеваться в бальные свои платья, а молодые кавалеры, в ожидании их возврата, вертелись в зале и жужжали как трутни осенью: кто напевал себе под нос разные танцы, прихлопывая в каданс носками сапогов (в провинции танцуют все кавалеры почти обыкновенно в сапогах); кто постукивал шпорами, или закручивал усы, и вообще все потирали от радости руки. – в семь часов возвратились наши девицы в образе сильфид, все в дымках и гасах, в цветах и без платочков; они не ходили, но порхали о паркету, едва касаясь до него маленькими своими ножками. Все ожило, засуетилось, забегало; музыканты, состроившись, заскрыпели в разлад на инструментах своих, кавалеры бросились ангажировать дам, зеленые столы опустели, потому что и старые записные картежники считают обязанностию пройти польский и тем открыть бал. Тридцать две пары стояли в зале на-готове, чтобы обойти несколько раз церемониальным маршем все комнаты дома; кавалеры хлопали от нетерпения в ладоши, кричали музыкантам: «польской! Польской!» и при первом громе музыки вся масса двинулась, подобно реке, в гостиную. В первой паре шла хозяйка дома с полковником, за ними шесть или семь бабушек и дедушек – беззубых, хромых, лысых и вообще всех тех, которые уже слишком загостились на пиру здешней жизни; а там уж следовали все прочие. Когда кончился польский, все требовали русской кадрили. В деревнях и нынче все еще танцуют по прежнему порядку; начинают польским, потом чередуют между собою все танцы, не пропуская даже и матрадура, до которого есть там смертельные охотники, между тем как в столицах только и существует теперь на балах одна французская кадриль. Я удивляюсь, как это дьявольское наваждение не надоест барышням, повевающим на балах и кавалерами и танцами и маменьками и папеньками, и всем окружающим их; удивляюсь, почему отказались они от говорливого котильона, от живой мазурки, от быстрого вальса и от других веселых танцев? Милые мои читательницы! (не взыщите пожалуйста за прилагательное; старику в восемьдесят лет можно простить это) вы мне скажете, что во французской кадрили видна, более нежели в других танцах фигура; это точно так; но знаете ли что для нас – я говорю «для нас», потому что хотя я и старик, но все таки мужчина и был некогда так же молодым – что для нас мужчин фигура без ловкости есть то же, что цветок без аромата; а уж ловкости своей вы не можете показать нам во французской кадрили, это предоставьте мазурке; да мазурке! И я первый выскочу из-за карточного столика, чтобы посмотреть на вас; а от вашей кадрили я не только что бегаю, но и затыкаю уши, чтобы не слышно было музыки ее, так она надоела! То ли дело старина! Спросите-ка сверстниц моих плясового возраста про давно былое! Не думайте, что они всегда были такие как теперь; не думайте, что они больше ничего не знают, как браниться с партнером за то что он не дал им козырька на ренонс. О нет! Они в свое время быстрее нас были; они вам все ваши и наши чувства разведут по ниточке, расшевелите только их оледеневшие сердечки. У Фонтановой танцовали также всякую всячину. Между танцующими барышнями особенно отличались Фонтанова и Лизанька, младшая дочь Понизовой; первая блондинка, одета была вся в белое и в волосах белый розан, а вторая, брюнетка, вся в розовом и красный розан в волосах. Танцоры разделились на две партии, одна хотела танцевать сколько возможно более, с белым розаном, а другая с красным. Хотя яблоко спора должно бы было, по справедливости, отдать Амалии Лобедорф, судя по ее красоте; но ей недоставало грации и ловкости, этих необходимых для торжества на бале условий, а потому она играла тут роль второстепенную. В честь двум царицам кавалеры называли себя даже белыми и красными; при подаче конфектов одни брали только в белых бумажках, а другие в розовых, за ужином одни пили только белое вино, а другие только красное. От Марьи Семеновны ничего не могло укрыться; она тотчас заметила красных кавалеров и начала было посерживаться на них и разными средствами делать им помеху в распространении круга своего. К числу ее средств принадлежало и то, что исчезли было все розовые конфекты, и то, что она Лаисе Спицыной пришпилила красный розан; но усмотрев в последствии на стороне белых гусарского ротмистра Никанора Михайловича Хлопинского, составлявшего и самую цель этого бала, жениха умного, красивого и притом богатого, она оставила всех красных в покое. Между тем красные не знали вначале, что им делать, так употребленная Фонтановою хитрость сбила их с толку, потому они уже приняли было название черных, но к их счастию, Лаиса Федоровна, нарядившись в розан, этот редкий в такое время цветок, стала танцовать с большим жаром, и в матрадуре потеряла его. Все поиски ее были напрасны; корнет Хлопинский, брат ротмистра, раздавил ногою дублет своего символа, сделав вид как будто это случилось невзначай, и они остались на все прочее время бала, без помехи, красными. В половине второй мазурки Лакур обошел всех кавалеров и каждому шепнул что-то на ухо. – Мазурка кончилась и все кавалеры потребовали польский. Когда после променада по всем комнатам танцующие воротились в парадные комнаты, то увидели что шторы подняты и речка и луг перед домом освещены множеством шкаликов. Все бросились к окнам, чтобы полюбоваться отражением огней в воде, вдруг взвилась ракета, предвозвестница фейерверка, описав след свой длинной огненной струею, рассыпалась миллионами искр, отразившихся в воде в таком же обилии, и аханье барышен образовало одну общую руладу. Фейерверк был, сам по себе, не очень значительный, но сожжен удачно и в благоприятную погоду.
Автор цитаты: Егор Классен.
Источник: Москва, 1845, Стр. 283
Цитата относится к: 1840-1844 г.
Подобрал цитату: Стратилатов Борис